Владимир Иванович Новиков — писатель, критик, доктор филологических наук (1992), профессор кафедры литературно-художественной критики и публицистики факультета журналистики МГУ, академик Академии русской современной словесности. Автор книг «Диалог» (1986), «Книга о пародии» (1989), «Заскок: Эссе, пародии, размышления критика» (1997), «Роман с языком» (2001), «Роман с литературой» (2007), «Александр Блок» (2-е изд. 2012), «Пушкин» (2014), «Литературные медиаперсоны ХХ века: Личность писателя в литературном процессе и в медийном пространстве» (2017), «Любовь лингвиста» (2018), «Словарь модных слов» (6-е, доп. 2019), «Высоцкий» (9-е изд. 2021) и др.
Замеченные
Филологические этюды о популярных русских поэтах конца ХХ — начала ХХI вв.
Игорь Иртеньев
Игорь Иртеньев вошел в литературу как самый заметный представитель так называемой иронической поэзии и приобрел известность как сатирик, автор «Литературной России» и «Московского комсомольца», молодежных журналов «Юность» и «Аврора». Вместе с тем он был активным деятелем андеграунда, создателем неофициального клуба «Поэзия», куда входили Ю. Арабов, Е. Бунимович, С. Гандлевский, В. Друк, Н. Искренко, Т. Кибиров, В. Коркия, Д. Пригов, Л. Рубинштейн и др.
В широком историко-литературном плане поэзия Иртеньева восходит к традиции «сатириконцев» и во многом перекликается с поэзией Саши Черного. В стихах Иртеньева немало тонких реминисценций, обогащающих злободневный сюжет культурными обертонами. Таков памфлет о проституции «Камелия»:
Женщина в прозрачном платье белом,
В туфлях на высоком каблуке,
Ты зачем своим торгуешь телом
От большого дела вдалеке?… —
где слышится блоковское эхо («Женщины с безумными очами», «Женщина, безумная гордячка!»). Пятистопный хорей в пародической практике Иртеньева становится общим историческим знаменателем разных социальных и литературных эпох: «Выхожу один я на дорогу / В старомодном ветхом шушуне…», «Вышла своевременно Катюша / На высокий на берег крутой. / И направив прямо в сумрак ночи / Тысячу биноклей на оси…» и т.п.
Как мастер цитатно-центонной поэзии Иртеньев стоит в одном ряду с А. Еременко и Т. Кибировым. Его интертексты отмечены демократической наглядностью и доступностью, большой интенсивностью комического эффекта (отсюда успех у публики). Практика эстрадных выступлений помогла Иртеньеву в разработке удачного композиционного формата. Он избегает монотонности и длиннот, владеет искусством финального пуанта.
Иртеньев явил наиболее удачный опыт телевизионной поэзии. Созданный им образ-маска «поэт-правдоруб» — это и вполне серьезный выразитель либерального вольнодумства, и в то же время легкий шарж на чересчур политизованное интеллигентское сознание. Проект Д. Быкова «Поэт и гражданин» — отчетливое продолжение этого вектора.
Иртеньев — мастер эпиграммы в классическом смысле слова. Здесь он работает в разных стилистических регистрах — от антологического («В здоровом теле / — Здоровый дух. / На самом деле — / Одно из двух») до разговорно-скабрезного («Такого кризиса / Еще не видел свет. / Пиздец уж близится, / А кризиса все нет»).
Иртеньеву как поэту свойственно серьезное отношение к смеху, в подтексте его злободневных стихов читаются серьезные творческие амбиции. И хотя он не вышел за границы «жанровой» поэзии, его серьезный, неигровой месседж на бессознательном уровне усваивается аудиторией поэта.
Александр Еременко
Александр Еременко начал публиковаться в 1986 году. К этому времени он был уже активным и влиятельным участником неформального поэтического процесса. Лирический субъект его стихов соединяет в своем сознании на равных биосферу, техносферу и сферу культуры (аналог этому можно найти в сознании героев прозы А. Платонова). Мир продолжает твориться на глазах читателя:
…и на красной земле, если срезать поверхностный слой, корабельные сосны привинчены снизу болтами с покосившейся шляпкой и забившейся глиной резьбой. Для восприятия этого образного синтеза не имеет принципиального значения распознавание реминисценции из Брюсова в строках:
«Разрушается воздух. Нарушаются длинные связи / между контуром и неудавшимся смыслом цветка». Адресат Еременко широк: это и изощренный в «интертекстах» филолог, и далекие от литературы приятели поэта, к которым он апеллирует в стихах: «Игорь Александрович Антонов / как живой с живыми говорит». Еременко достигает предельной естественности и человечности в стихотворных обращениях к ушедшим из жизни поэтам — В. Высоцкому («Я заметил, что, сколько ни пью…») и Б. Рыжему: «Не слышу, Рыжий… Подойду поближе». Театрализованный имидж Еременко, явленный в стихах, не натуралистичен. Шуточное самовозвеличивание, продолжающее традицию Козьмы Пруткова и Хармса («Я добрый, красивый, хороший/ и мудрый, как будто змея») создает эффект не дистанции, а напротив — предельного сближения с аудиторией. Избрание «Еремы» королем поэтов вошло в художественный контекст его поэзии.
Главная тема — освоение современных реалий в философическом ключе, поиски вечного в обыденном. Это сближает его с А. Парщиковым и И. Ждановым, вместе с которыми он отстаивал право на существование, преодолевая сопротивление косной литературной среды. Эта общность определялась разными терминами: «метареализм», «метафоризм», «метаметафоризм». Не менее важна роль Еременко как первопроходца «центонной» поэзии. Его энергичная интертекстуальность, его пародийная ирония нашла продолжение в творчестве И. Иртеньева, Т. Кибирова, В. Емелина. Когда же «филологическая» пародийно-ироническая поэзия становится общим местом, Еременко отходит от активной поэтической работы и выступает с новыми произведениями эпизодически.
Просодически поэзия Еременко весьма разнообразна. Интертекстуальность у него служит, помимо прочего, стимулом расширения метрического репертуара, поиска новых ритмов. Путем ритмического сдвига остраняется и динамизуется четырехстопный ямб: «Горит восток зарею новой. / У Александрийского столпа/ остановилася толпа…». А в центонном стихотворении «Переделкино» этот метр комически изображается как своеобразный общий знаменатель русской поэзии от Пушкина до Пастернака. Динамизует Еременко и «твердые» формы: сонет, хокку. Ему принадлежит один из самых легендарных и остроумных акростихов — «Столетие любимого вождя…», где нанесен неотразимый эпиграмматический удар поэту-сталинисту Ф. Чуеву. Главный прием Еременко — пародийный гротеск. Интертекстуальность в его поэтической системе — способ столкновения смысловых пластов, исследования не только литературных, но и экзистенциальных проблем. Так, в стихотворении «Ночная прогулка» монтаж из строк Межирова и Мандельштама («Вон уже еле слышно сказал комиссар: / «Мы еще поглядим, кто скорее умрет…») с предельной остротой ставит вопрос о нравственном выборе, не оставляя ни малейших шансов на оправдание поэтическим конформистам. Поэзия Еременко отмечена предельной речевой свободой, энциклопедическим богатством лексического состава, остроумным использованием редких научных и технических терминов, литературных имен, географических названий. Языковая игра, «развинчивание» речевых клише — постоянное занятие поэта («Филологические стихи»). В его стихах осуществился важный эволюционный сдвиг от постмодернистской «книжности» к новому погружению в тайну бытия и человеческой природы.
Владимир Вишневский
Владимир Вишневский известен прежде всего своими моностихами. Этот жанр, маргинальный и эпизодический, выведен им на демократический простор и сделан достоянием массового читателя (слушателя).
Будучи филологом по образованию, Вишневский ссылается на исторические прецеденты: «Автор все же салютует великим теням — классикам Николаю Карамзину с его чарующим “Покойся милый прах, до радостного утра…” и Валерию Брюсову с его лирически простодушным “О, закрой свои бледные ноги!..”. И — предупреждает нервически неустойчивых читателей, что традиция скорее последнего, нежели первого, оказала на него, автора, непреодолимое влияние». (Брюсовский знаменитый моностих “О закрой свои бледные ноги” здесь воспринимается как комический, возможная трагически-религиозная интерпретация во внимание не принимается.)
В потоке моностихов («одностиший») Вишневского порой мелькают пародические аллюзии (И долго буду тем любезен я и этим), однако главные тематические пласты здесь иные. Во-первых, это сдержанное политическое остроумие: Давно я не лежал в Колонном зале…; Еще никто из тех, кто предал нас…; Исход семитов не всегда летальный…; О, как тут страшно без американцев!.. Во-вторых, это гривуазное эротическое балагурство: Желанная моя, скорей бы утро!..; Не так я вас любил, как вы стонали…; И женщина, как буря, улеглась и т. п.
Вишневский активно реагирует на изменения в разговорном языке, черпая в нем материал для общепонятных шуток и каламбуров: Тебя сейчас послать или по факсу?..; Сегодня в сексе все важнее Бартер…; Баян козе, увы, не пригодился… и т. п.
Моностихи Вишневского довольно каноничны в метрическом отношении: по данным Д. В. Кузьмина, 90% их написаны пятистопным ямбом. По-видимому, это способствует настройке читательского (слушательского) сознания на нужную волну. Миниатюры Вишневского пользуются большим успехом у массовой аудитории. У него есть подражатели, в честь поэта проводятся конкурсы по сочинению «одностиший».
Тяготение к миниатюризации характерно для всей стихотворной работы Вишневского. Он пишет также лирические фрагменты, афоризмы, эпиграммы. В них ощутимо влияние модернистов-шестидесятников, особенно А. Вознесенского.
Значение творческого опыта Вишневского — во внедрении в стихотворный масскульт элементов элитарной культуры.
